Один день моей жизни (глава из книги «По касательной» Марианны Браславской)

Автор: Марианна Карповна Браславская

В начало  Дао искусствоведа

«Мне бы только растревожить ту весну» - говорил Андрей Миронов перед исполнением своего шлягера «Джон Грей».

В очередной раз я рассказывала Юле о перипетиях моей жизни и, как одно стало цепляться за другое, так и не кончилось во всю ноченьку. Пришлось встать ни свет, ни заря и сесть за писанину. День тот был давным-давно.

26 мая 1976 года в 17 часов в Союзе художников открывалась традиционная весенняя выставка. С точки зрения художников, случилось невероятное: на столе дежурной их поджидали аккуратно перевязанные стопочки тиража. Впервые авторы и зрители получили каталоги в день открытия выставки! За годы существования Союза художников каталоги, если и выходили, то всегда с опозданием, нередко после развески уже следующей экспозиции и были нужны, как прошлогодний снег.

На фоне производственных сложностей, с которыми приходилось мне сталкиваться в мартеновских цехах, на заводах ЖБИ, на электростанциях, (почти десять лет я имела к ним непосредственное отношение), проблемы художников казались мелкими и странными. На заседаниях, собраниях секций они без конца сетовали на отсутствие буклетов, каталогов, но ничего конкретного не предпринимали.

На очередном заседании Правления меня как будто что-то толкнуло, и я с долей раздражения сказала: «Да сделаю я вам каталоги к очередной выставке». Мне страстно захотелось доказать в первую очередь себе, а потом и им, этим фанатам своего дела, что при желании все можно решить, а «на ловца и зверь бежит». Сначала я занялась изданием каталога, а позже наладила и запустила выход первых буклетов (потом меня «съели»).

Выяснилось, что типографии города и области подчиняются отделу горкома партии по делам печати, а возглавляет его Петр Васильевич Помазкин. Я припомнила, что слышала эту фамилию, когда мама с близкой приятельницей долго колдовали над кроем большой белой простыни для чеховской «Дамы с собачкой», придумав обыграть ее на юбилее Петра Васильевича. И он, и моя мама были в числе друзей Валентины Дмитриевны Венедиктовой и ее мужа Василия Андреевича (главного инженера Турбомоторного завода). У них дома большой компанией отмечались государственные и семейные праздники. Готовились к ним основательно: не только сочинялись стихи, песни, но и ставились костюмированные представления.

Вскоре я пришла к нему на прием и с его подачи оказалась в типографии города Богдановича. Предварительно согласовав все условия, решено было набирать и печатать тираж ночью. До этого мне не приходилось видеть, как рождаются книги, а в ту ночь я участвовала и в наборе шрифтов, и в печати, и в брошюровке. Зная, что в цеху работают одни женщины, мне хотелось их отблагодарить за внеурочную ночную смену, и я привезла всем по паре капроновых чулок (дефицит, впрочем, как и многое в то время). Они были тронуты моим вниманием и посоветовали начальнику типографии прихватить меня утром с собой в Свердловск на его служебной машине вместе с тяжелыми пачками каталогов.

Поездку эту забыть невозможно. После бессонной ночи задремать не получалось, как от собственного восхищения, что все задуманное получилось, так и от предвкушения восторгов художников при виде каталогов сегодняшней (!) выставки. А еще сверлила мысль о необходимости быть вечером на свадьбе друзей. Ехали долго, почти молча, вдруг шофер УАЗика съехал с шоссе на проселочную дорогу. Через какое-то время он остановился у ворот мощного строения без окон и высоченного забора из вековых толстенных бревен. Начальник ушел и, что называется «провалился». Водитель, видя, как я нервно курю, сказал, что это – станция осеменения, поэтому у нее такие «забороукрепления для обороноспособности». Сообразив, что смысл сказанного до попутчицы не доходит, он заговорщицки сообщил, что здесь хранится при определенной температуре в специальных емкостях сперма. Сигаретный дым застрял в моем горле. Широко улыбаясь, жестикулируя руками, водитель объяснял, что корова может забеременеть (стать стельной) и без быка, если в хозяйстве есть сперма. От его неимоверных усилий в тщательном подборе слов я получала истинное наслаждение, как от хорошего перевода с иностранного языка на русский. В данном случае с русского на русский. Вот тут на меня напал неконтролируемый смех. Мне действительно повезло: я бы никогда в жизни не узнала о таком важном процессе, если бы поехала рейсовым автобусом! Мое веселье передалось и водителю, и начальнику. Вскоре мы дружно обедали в придорожной столовой. Директор типографии уже не смотрел на меня, как на врага, присланного его непосредственным начальником из «самого» Горкома партии. Меня довезли до Союза художников, тепло распрощались, предложив свои услуги на будущее. Выложив на стол перед опешившей дежурной пачки каталогов, я помчалась домой приводить себя в надлежащий вид.

Во дворе нашего дома (Ленина, 52) меня остановил тошнотворный запах гари. Подняв голову от странной грязи под ногами, я увидела на четвертом этаже фасада, на два пролета выше и левее нашей комнаты, огромные черные проемы вместо окон и черные мокрые стены. «Пожар. Был пожар» - зафиксировала я, но смысл не дошел. Удивилась: в ванной темно, нет света, как принять душ? Утюг не греется: электричество отключено? Но я должна эффектно выглядеть не только на открытии выставки, но и на свадьбе! На мне не должно быть никаких следов усталости! Не давая себе опомниться, лечу в парикмахерскую к любимому мастеру. Ниночка - моя ровесница умна, тактична. (Не удивительно, что муж – кандидат технических наук). Только тут, увидев себя в зеркале, до меня доходит ужас произошедшего. «Ночью был пожар», - говорю я Нине и отключаюсь, изображение исчезает. Меня отпаивают горячим чаем. На такси успеваю к открытию выставки. Триумф. Объятия, поцелуи и первые росточки зависти сотрудниц (вскоре созреют и «съедят» меня). По традиции на открытии любой выставки обязательны фуршет и бесконечно интересные разговоры, от которых невозможно оторваться. У художников, как правило, не бывало и не бывает пустой болтовни.

Насытившись духовной пищей, пошла на свадьбу. Ее отмечали на квартире родителей жениха в пяти минутах ходьбы от Дома художника.

На месте добротных пятиэтажек по улице Луначарского, построенных пленными немцами для советских офицеров и их семей, в моем школьном детстве доживали свой век бараки. В одном из них жила соседка по парте. Я часто провожала ее и мы, ученицы какого-то младшего класса, никак не могли расстаться, пока не начинали подмерзать. Озябшая рука, вцепившаяся в зеленую калитку невысокого забора, сохранилась в моей тактильной памяти. Человеческий мозг обладает удивительной способностью, когда ощущение полувековой давности способно из небытия воссоздать давно исчезнувшую картину: промытый дождями длинный серебристо-серый барак, отгороженный от тротуара палисадником с цветочными клумбами и светлыми пятнами занавесок в темнеющих окнах.

Измученные войной люди стремились к созданию уюта, как вокруг своего жилья, так и внутри. Тогда, в пятидесятые годы двадцатого века, как-то особенно много вышивали, вязали всевозможные салфетки, ажурные вставки к скатертям, шторам, пододеяльникам. От их изобилия в помещении становилось светло, празднично. Интерьер, как понятие не существовал, а была обстановка и почти одинаковая для всех, что в комнатах барака, что в новых квартирах моих одноклассниц из семей военных. Стол посередине, табуретки, редко стулья, вдоль стен кровати, на них могли возвышаться горкой подушки под накрахмаленными до хруста вышитыми накидками и свисающими почти до пола красивыми подзорами. Мебели не было, ее не продавали, а выделяли по специальным спискам со склада. Так в квартире военного высокого ранга, можно было увидеть шкафы с металлическими бирками и выбитыми на них инвентарными номерами. Выпуск мебели был налажен к началу 60-х годов, тогда же в городе стали открываться первые магазины по ее продаже.

Домой мне надо было идти от улицы Луначарского в сторону улицы Белинского, к Народной воле через парк Павлика Морозова. Парк был большой и не потому, что я была маленькая девочка. На его территории не было ни Телецентра, ни его многочисленных производственных строений. Год за годом они разрастались, подгребая под себя парковые аллеи, пешеходное зоны, зеленые насаждения.

Нахожу нужную квартиру, звоню. Нервы напряжены, соображаю, как буду оправдывать опоздание, открывают. «Мариночка! Ах! А Боря нам не говорил, что вы знакомы». И все! На сердце стало тепло и спокойно. Жених вышел на звонок с намерением сделать выговор и замер, увидев меня в молчаливых объятиях ближайших друзей его родителей. Я росла на глазах этой пары. Много лет они видели эту девочку, девушку у своего однополчанина, с которым воевали с первых и до последних дней войны.

Каждый год 9 мая старший брат моей мамы - Лев Владимирович Марковский обязательно собирал родных, друзей, однополчан. Он и его жена Циля Львовна были людьми радушными и гостеприимными. Накануне этого святого дня, который тогда не отмечался как государственный праздник, всю ночь в эмалированном ведре варился необыкновенно вкусный холодец, а днем они вместе жарили душистые пирожки, до тех пор, пока огромный эмалированный таз не заполнялся ими доверху. Всегда много негромко пели. И обязательно - «Темная ночь, ты у детской кроватки не спишь», которая казалась и про меня тоже. Тогда на рассвете 9 мая 1945 года, плача счастливыми слезами, тетя Циля тормошила меня в моей кроватке: «Мариночка, девочка, просыпайся скорей! Война закончилась! Лёвушка вернется!». Лёвушка вернулся и они, наверстывая годы разлуки, все делали вместе, превращая даже воскресную уборку квартиры в праздник, вальсируя вокруг ведра с водой для мытья пола и стола с перевернутыми на нем верх ножками стульями.

Как и положено, свадьба шумела и веселилась. Врач из ОММ (жена сотрудника новобрачных) обрадовалась мне как чуть ли не единственной знакомой и усадила рядом. С меня, как с опоздавшей, потребовали тост. Налили в маленькую рюмку коньяк. Мгновенно оценив значительный перевес моей трезвости на общем фоне хорошего опьянения, прошу наполнить оставшимся в бутылке коньяком попавшуюся на глаза хрустальную конфетную вазочку. Получилась половина. Произношу тост. Стоя, мне было видно, как нарастал ужас в глазах моей соседки (серьезного детского врача), пока я медленно пила коньяк, не торопясь, наслаждаясь, запивая все треволнения последних суток. Опешив от такого зрелища, новобрачные и гости замерли в напряженном ожидании. И только, когда закуска в моей тарелке стала быстро убывать (обед в придорожной столовой, был так давно, что казалось, и не сегодня), застолье разразилось восторженными аплодисментами.

Вскоре, зазвучал «Джон Грей, был всех смелее, Кэтти была прекрасна…», и я почувствовала прилив сил, ноги сами утащили меня танцевать. Как будто и не было ни бессонной ночи в типографии, ни четырехчасовой дороги, ни шока от пожара, ни победоносного открытия выставки.

Энергия, страсть этого шлягера поднимают меня и сейчас, нет, не на прошлые подвиги, как тогда, а на желание писать, чтоб «растревожить ту весну».

Искусствовед Марианна Браславская   Октябрь 2019 год

Назад Один день моей жизни  Вперед Моя палитра